Неточные совпадения
Устинья Марковна
стояла посреди избы, когда вошел Кожин. Она в изумлении раскрыла рот, замахала руками и бессильно опустилась на ближайшую лавку, точно
перед ней появилось привидение. От охватившего ее ужаса старуха не могла произнести ни одного слова, а Кожин
стоял у порога и смотрел на нее ничего не видевшим взглядом. Эта немая
сцена была прервана только появлением Марьи и Мыльникова.
Аплодисмент снова раздался. Вице-губернатор отвернулся и стал смотреть на губернаторскую ложу. Впечатление этой
сцены было таково, что конец действия публика уже слушала в каком-то утомлении от перенесенных ощущений. Антракт
перед четвертым действием тянулся довольно долго. Годнева просила не поднимать занавеса. Заметно утомленная, сидела она на скамейке Неизвестного.
Перед ней
стоял Козленев с восторженным выражением в лице.
После того, разумеется, последовала нежная, или, скажу даже более того, страстная
сцена любви: Аггей Никитич по крайней мере с полчаса
стоял перед божественной пани на коленях, целовал ее грудь, лицо, а она с своей стороны отвечала ему такими же ласками и с не меньшею страстью, хоть внутри немножко и грыз ее червяк при невольной мысли о том, что на какие же деньги она будет кушать потом.
Воображение стало работать быстро. Ей тоже понадобился фиктивный брак… С какой радостью
стою я с ней
перед аналоем… Теперь это она идет об руку со мною… Это у нас с ней была какая-то бурная
сцена три дня назад на пристани. Теперь я овладел собой. Я говорю ей, что более она не услышит от меня ни одного слова, не увидит ни одного взгляда, который выдаст мои чувства. Я заставлю замолчать мое сердце, хотя бы оно разорвалось от боли… Она прижмется ко мне вот так… Она ценит мое великодушие… Голос ее дрожит и…
Сцена происходила
перед самым обедом, и кушанье уже
стояло на столе.
Я долго смотрел на безмолвного Германа, — и представьте себе, о чем размышлял я? Маня, вся только что разыгравшаяся
сцена, все это улетело из моей головы, а я с непостижимейшим спокойствием вспомнил о том коренастом, малорослом германском дикаре, который в венском музее
стоит перед долговязым римлянином, и мне становилось понятно, как этот коренастый дикарь мог побить и выгнать рослого, в шлем и латы закованного потомка Германика и Агриппины.
Перед нею неподвижно
стояли сцены из прожитой утомительной ночи: вот пьяный Жуков, с дряблым, прыщеватым телом — хочет плясать, грузно, как мешок муки, падает навзничь и, простирая руки, испуганно хрипит...
Он так быстро пошел к своей квартире, что попал совсем не в тот переулок, прежде чем выйти на площадь, где
стоял собор.
Сцена с этим „Петькой“ еще не улеглась в нем. Вышло что-то некрасивое, мальчишеское, полное грубого и малодушного задора
перед человеком, который „как-никак“, а доверился ему, признался в грехах. Ну, он не хотел его „спасти“, поддержать бывшего товарища, но все это можно было сделать иначе…
С левой стороны
сцены молодой человек представляет Агу (начальника евнухов);
перед ними
стоят, преклонясь и скрестив руки, несколько девушек в восточном костюме; с правой стороны другой молодой человек представляет статую Мемнона; Полетаев, в виде Феба, ударяет его по голове золотым жезлом, и статуя издает тихие, гармонические звуки.